В начале XXI века мы видим, как биоурбанистика сближает инфраструктурные сети типа «территория, связь и скорость». Текущие проекты Клэр Листер, Алана Бергера, Пьера Белангера, Келлера Истерлинга, InfranetLab и RVTR направлены на изучение расхождений информационных потоков и производственных цепочек. Их анализ, включающий сеть ресурсов и отходов, пространственный дизайн общедоступных мест и предложения гибридных магистралей, нацелен на поиски решения актуальной проблемы: какие формы агрегирования и вмешательства могут быть использованы в современной городской логистике.
В то же время некоторые специалисты в области географии и социальных наук, например, Джон Мэй и Ульрих Бек, исследуют, как из гонки вооружений и военных моделей риска возникли такие инструменты и методы планирования окружающей среды как спутниковая / Landstat инфракрасная визуализация, последовательное и статистическое моделирование. Их теории объясняют, как наше воздействие на экологию и окружающую среду, как эпистемологические и материальные образования могут сбалансировать социальную близость, экономическое развитие и биополитический потенциал. Ориентированные на более широкий круг проблем чем «ландшафт» или «урбанизм», такие исследования выявили и пространственные проблемы дизайна.
” С появлением этих новых технологий и новых экономических процессов возникает рождение такого рода мышления о пространстве, где его моделирование выходит далеко за пределы урбанизма и архитектуры … Его создают уже не архитекторы, а инженеры и строители мостов, дорог, виадуков, железных дорог, а также политехники – люди, которые думают о космосе … Техники или инженеры трех великих переменных – территории, связи и скорости.”
Мишель Фуко
Французский философ, теоретик культуры и историк
” Любой, кто хочет постичь оригинальность эпохи (ХХ века), должен рассмотреть [вместе]: практику терроризма, концепцию дизайна продукта и экологическое мышление. Во-первых, взаимодействие враждебных сторон налаживалось на пост милитаристской основе; во-вторых, функционализм воссоединился с миром чувств и восприятия; и в-третьих, явления жизни и знания стали более тесно связаны, чем когда-либо прежде. Вместе взятые, все три явления отмечают ускорение «экспликации». Другими словами, выявление фона позволяет обнаружить лежащие в основе манифеста операции.”
Питер Слотердайк
Современный немецкий философ
Чарльз Вальдхайм о Ландшафтном урбанизме
В течение некоторого времени мы наблюдаем, как глобальный экономический кризис сказывается на различных проектах. Замедлился поток ресурсов и товаров, некоторые идеи остались не реализованы, другие претерпели трансформацию. Как сейчас ландшафтный урбанизм соотносится с капиталистическим развитием?
Суть ландшафтного урбанизма состоит в том, что он применим не только к тем местам, которые быстро растут, но также и к местам, которые быстро регрессируют. С самого начала он был реакцией на структурные экономические условия, и, хотя урбанизация сейчас сильно отличается от того, что происходило в 1996 или 2006 году, базовые структурные условия не изменились.
Я бы сказал, что, несмотря на экономический кризис, у нас все еще одна и та же глобальная система, просто сейчас она перешла на другой уровень. Поскольку ландшафтный урбанизм стремился справиться как с усадкой, так и с ростом, он пытается дать ответ на экономическую динамику последних сорока лет:на кризисы развитого или позднего капитализма.
С 2008 года пропускная способность (уменьшение кредитования, обвал финансового рынка нагрузки на государственные ресурсы из-за потери налоговой базы и увеличения расходов на безработицу и т. д.) сократилась.
Проекты и тематические исследования в области ландшафтного урбанизма продолжаются, и довольно активно. При этом экономические условия продолжают оказывать на них значительное влияние.
Давайте посмотрим на Нью-Йорк или Торонто в качестве примеров.
Строительство парка как центрального элемента городского дизайна сохранятся. Но в то же время скорость развития города изменила свой темп. Я все же думаю, что это не структурные изменения, а циклическое развитие. С другой стороны, возникла еще одна проблема: когда мы говорим о росте, мы не можем умолчать и о деградации. Еще одна тенденция – появление идеи «неформального» городского дизайна. В последние годы она получает все большую популярность.
В оригинальной версии книги «LandscapeUrbanismReader» я поместил отдельный раздел, посвященный неформальному городу, но для современной аудитории эта тема слишком далекая, поэтому она вряд ли окажется жизнеспособной.
Испания – отличный пример стабильной экономики, показывающей свои изъяны. Страна была одновременно и функциональным членом ЕС, и всегда имела очень активную неформальную, многоуровневую экономику.
В работах Келлер Истерлинг, архитектора и ландшафтного дизайнера, создательницы «Мира томатов» (цикл «Преодолевая невинность: глобальная архитектура и ее политические маскарады»), рассматривается непосредственное взаимодействие местоположения (средиземноморский солнечный климат), экономики, основанной на морской торговле и развитом сельском хозяйстве, и базовых социальных структур нерегулярного развития (неформальная работа, массовый нелегальный труд мигрантов, живущих в стихийно образованных поселках).
Теперь то, что ранее было примером в книге Келлер, можно увидеть на поверхности европейских экономических структур и нормативного развития. Можно ли говорить, что неформальное становится показателем эмерджентного использования экологических потоков и манипулирования ресурсами, то есть ключом к изъянам системы?
В той степени, в которой ландшафтный урбанизм представляет собой набор практик, он не связан ни с одной конкретной культурой или географией. Он доступен для различных контекстов, и, если урбанизм является выражением в пространстве отношений капитала или власти, то любой сдвиг в системе взаимодействия этих сил будет влиять на урбанизм. Тем не менее, я думаю, что ландшафтный урбанизм по-прежнему имеет ценность из-за его уникальной способности согласовывать современные экономические системы с основными экологическими условиями.
Коридоры Бостона – проект Эллисон Дейли, студентки Гарвардского университета.
Есть много вещей, которые так или иначе попадали в круг исследовательской программы ландшафтного урбанизма. Среди них, например, канадская разработка нефтяных песков; логистические маневры «арабской весны»; забастовки в Суэцком канале и их влияние на торговые пути США и Китая, США и Ближнего Востока. Цунами и ядерный кризис в Японии, включая модернистский подход к отказоустойчивым механизмам.
Можно увидеть неподдельный интерес исследователей урбанизма и к таким областям как энергетическая экология и управление энергетическими ресурсами. Кое-что звучит в новостях, но вряд ли относится к категории «урбанизм». Как можно охарактеризовать тактики, стратегии и события в управлении энергопотреблением?
Я думаю, что одной из наиболее интересных областей для исследования ландшафтного урбанизма сегодня является вопрос энергии, добычи ресурсов и производства.
Он вообще лежит у истоков урбанизма как такового, и является внутренней составляющей города, а не чем-то лежащим вовне. Энергетическая система ранее, в старых теориях, также как вода, еда и другие средства к существованию рассматривалась как внешний фактор городской проблемы, делающий город уязвимым. Если современный ландшафтный урбанизм хочет переосмыслить эту модель и связать строительство города с энергетическими потоками, необходимо сместить точку зрения на проблему, поместив ее внутрь.
Наша задача состоит в том, чтобы найти решения, в которых будут учтены вопросы устойчивости, возобновляемости источников энергии, а также реформированы и усовершенствованы глобальные системы производства и распределения.
Перспектива поиска возобновляемых источников энергии и их влияние на город является одним из самых интересных направлений работы сегодня.
Прошлым летом Институт Баухауза в Дессау организовал летнюю школу, которая занималась вопросами энергетических ландшафтов, то же происходит и в других школах дизайна, в том числе GSD. Мы изучаем исследовательские проекты в области возобновляемых источников энергии и технологий, и понимаем, что энергия в чем-то похожа на сельскохозяйственный продукт – она является возобновляемой, поступает из местных источников и внедряется в наши города. Возобновляемость открывает перед нами энергетический мир с другой точки зрения.
Например, энергия, полученная на основе ветра, солнца и воды может рассматриваться как многофункциональная инженерная система, или как распределенные, интегрированные, сильно локализованные энергетические узлы, в которых каждый дом, квартал или улица производят, потребляют и подпитывают еще более обширную систему спроса и предложения.
Такая система существенно отличается от логики потребления в центре наших сегодняшних городов. И если подобные исследования и практика будут продолжаться, вскоре мы увидим очень интересный подход к урбанизму, где нынешняя система потребления полностью очистится, а энергия перестанет быть силой, поступающей извне.
Во многих областях человеческой деятельности мы можем обнаружить то, что известно как «Долина Геддеса». Например, БентонМакКей продолжает развивать эту теорию по отношению к использованию пиломатериалов, лесоматериалов и гидроэнергетики в Западном Массачусетсе. [MacKaye, “The New Exploration: Charting the Industrial Wilderness,” in Survey Graphic 7 (May 1925: 153-157), reprinted in Planning the Fourth Migration, ed. Carl Sussman. (Cambridge: MIT Press, 1976)]
Как эти сдвиги в сторону более децентрализованной и локализованной экономики энергоносителей будут связаны с логистикой, возникшей в результате расхождения промышленного производства и производства информации?
Я думаю, что это действительно интересный вопрос, особенно если мы включим сельское хозяйство и здоровое питание в разговоры о ландшафтном урбанизме. Модель, где объединены производство энергии и продуктов питания – это модель с краеугольным камнем в виде возобновляемости и устойчивости.
Одним из вытекающих моментов такой модели является значимость географического расположения. Здесь имеет роль широта, а не наличие ископаемого топлива. Например, север Африки, равно как и юг США, обладает огромным солнечным потенциалом; в то же время в Северном море и Массачусетсе много ветра –эти широтные и географические различия, среди многих других, позволяют производить энергию на месте и влияют на характер урбанизации.
Ссылка на Мак Кея и Геддеса уместна и имеет отношение к ландшафтному урбанизму, поскольку последний является наследием практики регионального планирования. В то же время он генеалогически отличается. Теории Геддеса, Мак Кея и даже Макхарга и других англо-шотландских региональных специалистов по планированию породила мировоззрение, весьма важное для формирования ландшафтной архитектуры, ландшафтного планирования и ландшафтного урбанизма.
Откровенно говоря, эти исследователи слишком увлекались геологическим детерминизмом. Посредством либо эмпирического наблюдения, либо евангельского рвения, урбанизм должен был стать выражением геологических детерминант. Я думаю, что эти направления регионального планирования переоценили значение централизованного производства и распределения материальных ресурсов, и полностью пропустили рост потребления.
Это похоже на другие теории планирования на западе, где предполагалось, что урбанизация будет в значительной степени зависеть от пахотных земель, водных и других ресурсов, необходимых для поддержки городского населения.На самом деле модели урбанизации определяются моделями потребления и образа жизни. Так что геология и география действительно имеют большое значение.
Я считаю, что большая часть культурного наследия ландшафтной архитектуры сконцентрирована в Западной Европе и Северной Америке, где геологический детерминизм принимался в расчет по умолчанию.
Я испытываю огромное уважение к работе Геддеса, МакКея и Макхарга, в особенности к стремлению последнего согласовать экологию и планирование. Но в отличие от Макхарга, наше состояние сегодня обусловлено тем, что при наличии множества экологических и научных знаний, у нас, похоже, отсутствуют знания для построения политических и экономических моделей городов.
Макхарг и многие его коллеги-модернисты пропустили рост потребительских рынков, политическую реакцию против планирования сверху вниз и децентрализацию решений, касающихся урбанизации.
Давайте вернемся к немецкому контексту. Германия была достаточно дальновидна и прогрессивна в области устойчивого развития, но все эти достижения стали возможны благодаря государственным субсидиям. Может ли эта модель существовать в приватизированном англо-американском контексте?
Ландшафтный урбанизм в Америке был частично стимулирован интересом к земельным участкам в заброшенных районах и общим спадом промышленности. В моей собственной работе я привожу в пример Детройт, и попытку местной общественности придумать модель, которая могла бы объяснить и остановить его деградацию. Мы были очень рады, что Фонд перспективных исследований в области изобразительных искусств имени Грэма в Чикаго профинансировал исследования в Детройте, но это было небольшое благотворительное мероприятие, финансируемое из частных источников. Только когда федеральное правительство и министерство культуры Германии профинансировали проект «Сокращающиеся города», у него появилось больше шансов в качестве темы исследования и потенциального места практики.
Собственно говоря, тема всегда была, но доступность информации, ее распространение и понимание значимости резко изменились благодаря такому спонсорству. Я думаю, что одной из причин, по которой немцы так активно взялись за проект, была его применимость к актуальным проблемам, с которыми они сталкиваются (восточногерманская декомпенсация).
Можно говорить, что это дискурсивный вклад?
Существует различие между исследованиями, накоплением знаний и разработкой проектов, хотя все это и взаимосвязанные между собой сферы деятельности.
Совершенно верно то, что, говоря о Северной Америке и ее урбанизации (ухудшении и сокращении населения или наоборот, моментах взрывного роста), доминирующими факторами, как правило, всегда выступали частные субъекты. Это было традиционно и не изменилось со временем.
Поэтому, когда мы смотрим на примеры заброшенности и разрушения, такие как Детройт, мы видим частные попытки преодолеть ситуацию, складывающиеся в какое-то общее пространство.В этом пространстве государственный сектор и университеты играют важную роль. Именно поэтому я думаю, что частный капитал и частное жилье останутся доминирующими силами в растущих городах.
Посмотрите на недавние ландшафтные урбанистические проекты в Нью-Йорке и Торонто, например. Они, как правило, зависят от активного роста населения и спроса на жилье, а также от достаточно хорошо развитых рынков капитала.Они представляют собой союз частного развития, реабилитации и доли политического лидерства.
Какое развитие ландшафтного урбанизма мы видим в контексте китайской модели развития (централизованное управление и массивное государственное финансирование)? Близка ли она агрегированной и децентрализованной модели, характерной для США и Европы?
Я бы сказал, что большая часть работы в Северной Америке была выполнена в рамках реабилитации, и это придает районам определенный размер и характер. Масштабы и темпы урбанизации в Китае, очевидно, очень разные. И это не удивительно, учитывая количество строящихся городов, в которых проводятся интереснейшие и крупномасштабные эксперименты в ландшафтном урбанизме.
Взять, к примеру,свежий проект в Шэньчжэне. Однако и за пределами Шэньчжэня – по всему Китаю, –найдется множество интересных примеров городского планирования, где экологическая функция и здоровье населения крепко встроены (интегрированы) в облик города. И это при том, что здесь остаются нерешенными и ряд экологических проблем, и политические проблемы, в том числе связанные с правами человека.
Хорошо. Вместо того, чтобы разбираться с конфликтом ресурсов и дефицита, давайте перейдем к скалярной важности ландшафтного урбанизма как системной практики. Как это видится в отношении наблюдаемого сейчас архитектурного интереса к альтернативным единицам «экологического» развития? Существуют ли градации для каждой из этих дисциплин?
В долгосрочной перспективе большинство инноваций или изменений парадигмы в урбанизме затронут ряд таких параметров как масштаб, набор инструментов или методов, характерных для местности.
Снова обратившись к истории, мы увидим, что происхождение европейского и североамериканского ландшафтного урбанизма берет исток в градостроительстве 1920-х годов и возникает из регионального планирования.
Если мы посмотрим на планирование сегодня, как оно работает в контексте Китая, в его конкретном масштабе, то увидим, что оно стремится быть в целом синтетическим и более инклюзивным. Городской дизайн, появившийся в 1950-х и 1960-х годах здесь, в Гарварде, возник, чтобы работать с уже существующим крупным городским контекстом.
Европейский город, переживший послевоенную реконструкцию, был одной из центральных тем для архитекторов, для них городское проектирование и планирование имели разные масштабы и значения.
Ландшафтный урбанизм начинается с формального анализа, основанного на региональной истории экологического планирования.
Однако размеры вмешательства различны, и именно в этом ландшафтный урбанизм отличается от регионального ландшафтного планирования.
Если первый изучает регион или участок долины, то он берет эти знания и применяет их в масштабах крупного строительного проекта. Это, как правило, общественные места, способные к экономической и промышленной трансформации, районы, способные со временем стать самодостаточными.
Ландшафтный урбанизм чуток к экологическим факторам в контексте нашей нынешней экономической структуры. А наша экономическая структура обычно не связана с комплексным планированием.
Тем не менее, урбанизм развивает те участки, которые становятся доступными через экономический переход от промышленного к постиндустриальному. И это может иногда слегка сбивать с толку, учитывая наследие регионального планирования.
Как отличить инфраструктурный урбанизм от ландшафтного урбанизма? Эти направления представляются как параллельные?
За последние пятнадцать лет ландшафтный урбанизм стал актуальным во различных сферах. Он представляет собой совокупность практик, стратегий и способов мышления. Экологический урбанизм понимается мною как продолжение ландшафтного урбанизма. Было бы справедливо сказать, что экологический урбанизм стремится к более широкому концептуальному подходу в решении вопросов о городе и его устойчивости, архитектуре и дизайну в различных масштабах.
То, что мы имеем сейчас, проявляется через призму экологического урбанизма, который простирается от эмпирических ощущений и до понимания энергетических и экологических потоков.
Ландшафтный урбанизм – это зрелая практика.
Экологический урбанизм является его логическим продолжением; это тот же проект, представленный более точными терминами. Часть того, что делает экологический урбанизм, – это расширение палитры прецедентов за пределы ландшафтной архитектуры, чтобы охватить феноменологический и эмпирический смысл города вплоть до устойчивости в масштабе архитектуры.